Постоянные читатели нашей рубрики «Дыхание времени: редкие и ценные издания» конечно знают, что с начала 90-х годов прошлого века в Центральной библиотеке имени В.А.Пазухина существует зал редкой книги. В нашей рубрике мы знакомим вас с печатными сокровищами этого зала, открываем новые или забытые имена и рассказываем необычные и малознакомые факты из жизни именитых и всемирно известных авторов. В общем, помогаем вам совершать литературные открытия.
Сегодня мы поговорим о писателе, имя которого помним из детства. А подтолкнул нас к этому разговору всё тот же альманах «Литературная Москва» 1956 года выпуска — герой предыдущих публикаций.
Итак, Юрий Карлович Олеша – автор захватывающей сказочной повести, проникнутой романтическим революционным духом, которой многие из нас зачитывались в детстве (это мы о «Трёх Толстяках»). Ну и на этом, возможно, познания об авторе заканчиваются. А ведь он был прекрасным рассказчиком и кроме этой сказки после себя оставил многочисленные дневниковые записи, обладающие качествами подлинно художественной прозы.
В 1961 году появилось расширенное издание мемуаров, отдельное издание вышло в 1965 году, а вот первые фрагменты будущей книги были опубликованы в 1956 году (при жизни писателя) в альманахе «Литературная Москва» под заглавием «Из литературных дневников». Сначала идут заметки о литературе и литераторах, затем — раздел «Ни дня без строчки», включающий 24 пронумерованных отрывка — это цикл миниатюрных авторских набросков, созданных на биографическом материале.
Этот раздел построен автором иначе, чем первая часть, — в нём рассуждения о литературе чередуются с личными воспоминаниями и бытовыми зарисовками. Пусть это всего лишь небольшие отрывки, но и они необычайно интересны и высокохудожественны. Чтобы не быть голословными, приведем несколько цитат из воспоминаний, опубликованных в альманахе 1956 года.
…об Алексее Толстом:
«Сейчас не могу вспомнить, каким образом и почему, но случилось так, что мы остались с ним вдвоём в какой-то красивой просторной комнате с большими окнами, за которыми гасла в это время необъятная, как всегда в Ленинграде, заря.
Да, да, это Ленинград… и вернее всего, я просто в гостях у Толстого. Мы только что пообедали, в руках у него чашка кофе, которую он не просто держит, а держит с той особой выразительностью, с какой он совершает все действия. Чашка, вижу я, перестаёт быть вещью – сейчас это какой-то крохотный персонаж в сцене питья им кофе, в сцене нашего разговора с ним. Так происходит и с трубкой, и с пенсне, и с появившимся из кармана автоматическим пером. Вкус к жизни, чувственное восприятие мира, великолепная фантазия, юмор сказывались и в том, что, орудуя вещами, он их оживлял».
Да, да, это Ленинград… и вернее всего, я просто в гостях у Толстого. Мы только что пообедали, в руках у него чашка кофе, которую он не просто держит, а держит с той особой выразительностью, с какой он совершает все действия. Чашка, вижу я, перестаёт быть вещью – сейчас это какой-то крохотный персонаж в сцене питья им кофе, в сцене нашего разговора с ним. Так происходит и с трубкой, и с пенсне, и с появившимся из кармана автоматическим пером. Вкус к жизни, чувственное восприятие мира, великолепная фантазия, юмор сказывались и в том, что, орудуя вещами, он их оживлял».
…о метафорах в поэзии Маяковского:
«Я несколько раз предпринимал труд по перечислению метафор Маяковского. Едва начав, каждый раз я отказывался, так как убеждался, что такое перечисление окажется равным переписке почти всех его строк.
Что же лучшее? Не представление ли о том, что можно, опираясь о ребра, выскочить из собственного сердца?
Я столкнулся с этой метафорой, читая «Облако в штанах», совсем молодым. Я еще не представлял себе по-настоящему, что такое стихи. Разумеется, уже состоялись встречи и со скачущим памятником, и с царем, пирующим в Петербурге-городке, и со звездой, которая разговаривает с другой звездой. Но радостному восприятию всего этого мешало то, что восприятие происходило не само по себе, не свободно, а сопровождалось ощущением обязательности, поскольку стихи эти «учили» в школе и знакомство с ними было таким, как знакомство, скажем, с математикой или законоведением. Их красота поэтому потухала. А тут вдруг встреча с поэзией, так сказать, на свободе, по своей воле… Так вот какая она бывает, поэзия! «Выскочу, – кричит поэт, – выскочу, выскочу!»
Он хочет выскочить из собственного сердца. Он опирается о собственные ребра и пытается выскочить из самого себя!»
Что же лучшее? Не представление ли о том, что можно, опираясь о ребра, выскочить из собственного сердца?
Я столкнулся с этой метафорой, читая «Облако в штанах», совсем молодым. Я еще не представлял себе по-настоящему, что такое стихи. Разумеется, уже состоялись встречи и со скачущим памятником, и с царем, пирующим в Петербурге-городке, и со звездой, которая разговаривает с другой звездой. Но радостному восприятию всего этого мешало то, что восприятие происходило не само по себе, не свободно, а сопровождалось ощущением обязательности, поскольку стихи эти «учили» в школе и знакомство с ними было таким, как знакомство, скажем, с математикой или законоведением. Их красота поэтому потухала. А тут вдруг встреча с поэзией, так сказать, на свободе, по своей воле… Так вот какая она бывает, поэзия! «Выскочу, – кричит поэт, – выскочу, выскочу!»
Он хочет выскочить из собственного сердца. Он опирается о собственные ребра и пытается выскочить из самого себя!»
…о себе:
«Целый ящик рукописей. Грязные, испачканные в чужих квартирах, в скитаниях листы. Пачки, перевязанные грубыми веревками, чуть ли не подтяжками. Жаль себя. Я хороший художник. Иногда отдельные места ослепляют блеском…. И среди них вспыхивают камни необычайной, редкой чистоты. Я имею право так говорить, поскольку меня нет, я не авторитетен, поскольку, если это прочтет, то только друг, который простит и поймет. Мое самовосхваление, черт возьми, никого не испортит».
Выход книги, собранной из архивов, дневников и записных книжек Олеши уже после смерти автора, стал ответом для тех, кто пытался понять причины многолетнего «литературного молчания» писателя.
О дневниковой прозе Юрия Карловича хорошо сказала российский театровед, доктор искусствоведения Виолетта Гудкова: «Много лет Олеша слышал упреки, как произносимые вслух, так и глухо повисающие в воздухе между собеседниками, в писательском бесплодии. Небольшая книжка с удачно отысканным названием “Ни дня без строчки” поставила все на свои места.
И те члены Союза писателей, которые исправно тратили каждый год причитающиеся на каждого 4 килограмма писчей бумаги, — и будто бы не пишущий, растрачивающий себя на устные фейерверки, мгновенно вспыхивающие и сгорающие на глазах собеседников, летучие разговоры Олеша, — все ощутили свой вес и свое значение. И свое право на человеческое (читательское) внимание».
Дорогой читатель, если тебя заинтересовала эта тема, то «Ни дня без строчки» есть в фонде Центральной библиотеки. Подарите воспоминаниям автора своё человеческое (читательское) внимание, а себе подлинное литературное наслаждение.Ошибка
